Елеонская Е.Н. Отголоски древних верований в сказке
Рассматривая русские народные сказки, мы встречаем в них следы общечеловеческих воззрении и веровании, идущих из глубокой древности. В одних сказках эти воззрения и верования едва заметны, в других выступают яснее, в некоторых, наконец, служат главною темою [Афанасьев 1897, 2, № 159]. В сказках третьего типа бытовые реальные черты почти отсутствуют; развитие же бытовой стороны сказки ведет обыкновенно к тому, что главная сказочная тема, заключающая в себе древнее верование, сводится на степень крупной или даже незначительной подробности. Варианты таких сказок дают некоторую возможность восстановить древнее народное воззрение, вытесненное постепенно нарастающими бытовыми чертами, сплетение которых в иных случаях создает совершенно новые темы.
Между древними общечеловеческими верованиями очень значительное место занимает вера в живительную, очистительную, предохраняющую (от болезни, действия злого духа) силу воды. Еще не связывая воду с каким-либо божеством, человек на первых ступенях своего развития уже наделял ее могучею жизнью и верил в воздействие этой, неясной его пониманию, жизни на свою собственную и, вследствие этого, оберегал к чтил водные источники, водохранилища. Развившиеся религиозные воззрения олицетворили воду в известных божествах и ввели в религиозный культ воду как необходимое очистительное средство, сделали из нее символ (Ich bringe den Gotlern des Himmels Wasser dar. Wie ich fur euch eure Reinigung vollbringe, so reiniget mich [Jastrow 1905, S. 303]), вложили в имена водных божеств первоначальное воззрение на воду. (Кельтское Neithe — смысл 'омывать, очищать водой' — Hazlitt.)
Верование в магическую силу воды, без всякой связи с каким-либо божеством, занимает видное место между сказочными темами мировой сказочной литературы. Вода в сказках этой категории является или как цель, к которой направляется деятельность героя, или как средство к достижению цели, или, наконец, как решающее обстоятельство [живая вода, springendes Wasser, nenaceta voda — и цель и подробность сказок). Тема, основанная на веровании в магическую силу воды, разработана в сказках различно, и каждая разработка представляет сама по себе отдельную сказочную тему, представленную во многих вариантах. К одной из таких разработок мы теперь и обратимся; проследим по ней те изменения, которые претерпела сказочная традиция, и тот путь, которым прошла данная сказка и которым в огромном большинстве шли и идут до сих пор сказки всего мира.
Существует русская сказка под заглавием «Безручка», она же «Косоручка» [Худяков 1860, № 22; Афанасьев 1897, 2, № 158 и ее вар.]. Параллели ей известны в немецкой литературе: «Das Madchen ohne Hande» [Grimm 1864, 1, № 31], в песнях южных славян [Бессонов 1861, 3, № 169—170, с. 700—717] и др. Ядро этой сказки — исцеление отсеченных рук водою. Древнее верование в магическую силу воды создало эту сказку, фантазия пересказчиков различно располагала план ее, различно развивала ее, различно разрешала. Развитие повествования иногда оставляло в стороне первоначальную, исходную точку, но не отрешалось от нее, и вода во всех вариантах играет свою знаменательную роль. В немецкой сказке вода с ее магическою силой выдвинута на первый план, подчеркнуто ее очистительное значение, и ее могущество противопоставлено силе злого начала. Злой дух ищет погубить добродетельную девушку, завладеть ей, она умывается водою — злой дух не может приблизиться [Jastrow 1905, S. 319-320]2); по внушению злого духа ей отрезают язык и руки, девушка нагибается к воде, и отрубленные члены приплывают по воде и прирастают к своим местам [Grimm 1856, S. 57—59]. В русских сказках нет злого духа и вода изображается как целительное только средство. ««Тачи ваду, — говорит девушке с обрубленными руками встретившийся старичок, — дасьць Бог руки». Як яна адтачила, дау Бог руки» [Афанасьев 1897, 2, № 158, с. 185]. «Поди, вон стоят два колодезя, — говорит безрукой девушке встретившийся прохожий, — окуни в колодезь отрубленные руки… окунула, ей Бог дал руки…» В приведенных сказках древняя завязка еще сохранилась в очень определенном виде, хотя уже представляет собой подробность, а не главную тему. В других сказках того же источника план повествования построен иначе, но вода, хотя уже косвенно, все-таки проявляет свою магическую силу. В болгарской песне (разновидность разбираемой сказки) невинно убиваемая плачет, и из ее слез вытекает целебный источник, который иссякает при приближении убийц и таким образом обличает их. В сербской песне женщина, виновная в убийстве невинной, в мучениях совести просит привязать себя к конскому хвосту и разметать ее; на месте мертвого тела проваливается озеро, и на воде всплывает колыбель с убитым ребенком, у горла которого видна рука действительного убийцы. И в этом случае вода связана с каким-то таинственным процессом обличения виновного. Интересно отметить в разбираемой сказке, что вода ни в одном из вариантов не соединяется с каким-либо сверхъестественным существом, она сама в себе хранит могущество, и лишь позднейшие пересказы христианского мира прибавили «Бог дал руки» и встретившегося прохожего назвали «Николай-угодником», но это отражение христианского мировоззрения не изменило в существе следов далекого верования: «по милости Божией» исцеления в сказке свершаются при колодезе, ручье, реке.
Древнейшая тема — чудодейственная сила воды, являющаяся людям к их благу, — нужно предполагать, была помещена в известную жизненную рамку; какова она была в своем первоначальном виде, трудно судить, но, руководясь существующими сказками данной категории, можно отметить то обстоятельство, что к верованию в могущество воды присоединялось убеждение, что это могущество направляется на поддержку добра. Этим предположением должно быть объяснено построение разбираемой сказки (ее параллелей и вариантов), обусловившее ее дальнейшее течение и развитие. Схема этой сказки такова: невинную, добродетельную девушку, по наущению злого духа, злых людей, лишают членов тела, жизни; и высшая сила, существующая в мире, стоящая выше человека, является на помощь угнетаемой. Сила эта в воде (первоначально), в милости Божией (потом). Схема эта в своем развитии создала целый цикл сказок о преследуемой девушке, в которых уже подробно и главным образом изображаются преследования и страдания невинной, наконец счастливое завершение горестной жизни, причем вода, как решающая подробность, часто и выпускается или заменяется совершенно неожиданно чем-либо другим, например пеплом конских хвостов (сербская сказка). Тема о преследуемой девушке очень крепко держится в сказочной мировой литературе благодаря игре контрастов, созданной человеческой фантазией. Сказка открывается изображением взаимной, глубокой привязанности сестры и брата, которая под влиянием наветов злых людей у брата переходит в жестокость: он отрубает сестре руки. Изуродованная, брошенная, погибающая девушка нечаянно встречается с сыном короля, вельможи, богатого купца, приобретает его любовь и становится его женой, счастливой, богатой, матерью чудесного дитяти. Сказка любит повторения и опять низводит счастливую женщину в бездну отчаяния и печали: мужа, бывшего в отсутствии, ложно извещают о рождении чудища, ложно передают его ответ и опять героиню с ребенком изгоняют куда-то, где она страдает, пока чудесным образом не исцеляется от своего уродства; встреча с мужем и возобновление счастливой жизни заключает сказку. Построенная по изложенному плану сказка составляет принадлежность сказочной литературы многих народов, причем роль брата отдается то отцу, то мачехе и второстепенные подробности разнятся.
Эстетическое достоинство разбираемой сказки в связи с моральным оттенком, ее отличающим, обусловили путь ее дальнейшего развития. Христианское мировоззрение, изменяя в сказке известные черты, оставило нетронутым нравственный элемент, включенный в сказку; благодаря этому элементу народная сказка явилась пригодной формой для передачи религиозно-нравственной тенденции и вследствие этого вошла в христианскую учительную литературу. Искреннее религиозное чувство не могло оскорбиться тем, что чудо уважаемого святого пересказывалось в привычной форме сказки; значение имела не эта форма, а те идеи, мысли, воззрения, которые вкладывались в уже известную, старую рамку.
Сказка, героиней которой является невинная, угнетаемая и в конце концов, благодаря своей добродетели, восторжествовавшая над несчастиями девушка, — эта сказка сделалась христианской повестью о чуде, свершенном Пр. Богородицей. Между многочисленными рассказами о чудесах Богородицы находится повесть «О исцелении рук царицы Галлов», помещенная в сербском сборнике «Чудеса Пр. Богородицы» 1808 г. Чудеса эти «приведенные с Греческого» [Ракил 1808; Ракил 1837], в большинстве встречаются и в других русских сборниках, чудо же над царицей Галлов в последних (напр. Голятовского [Голятовский 1850]) не помещено, и неизвестно, из какого именно греческого сборника взято это чудо, повесть о котором совпадает с народной сказкой. В повести злая мачеха завидует красивой падчерице и в отсутствие мужа приказывает одному придворному завести девушку в лес и, убив, принести ей отрубленные руки падчерицы. Придворный, сжалившись над девушкой, обрубает ей руки, но не убивает ее. Истекающая кровью девушка молится Пр. Богородице, которая и посылает ей помощь в лице сына вельможи, который точно так же, как и в сказке, берет ее себе в жены. Молодую женщину постигает опять злосчастье от козней той же мачехи, которая клеветой добивается изгнания молодой женщины с рожденными ею детьми из дому в пустыню. Несмотря на свои несчастья, молодая женщина не теряет веры в милосердие Божией Матери и усердно молится ей. Божья Матерь является во сне несчастной, утешает ее и возвращает ей отрубленные руки.
Затем (как и по сказке) следует встреча с мужем и счастливая жизнь; мачеху сжигают, а в честь Пр. Богородицы исцеленная женщина, ее отец и муж создают церковь и устанавливают праздник в честь Богородицы и в память чудесного исцеления. По смерти царя муж исцеленной занимает галльский престол, и молодая царица непрестанно творит милостыню, повторяя: «Ове руке нису мое, но небесныя Царицы… И ние лепо да се лене у благодеяню рабов незыних, Сва блага коя ужикам нису моя, но дар всеблагог Бога, и потребно ё да разделюем требующим». Народная сказка, перейдя в христианскую повесть, получила некоторую внешнюю сказку, ее простое и быстрое в развитии действие, и придало ей религиозный колорит, не нарушая ни в чем сказочной схемы.
Вставленные молитвенные речи героини имеют целью охарактеризовать ее, выставить как пример истинно благочестивой девицы и, таким образом, мотивировать милосердие Пр. Богородицы, выразившееся в чудесном спасении и исцелении. Характеристики героини в сказке нет, так как сказка центр тяжести полагает не в определении фигур действующих, а в самом действии, которое и определяет действующих лиц сказки. В этом пункте и лежит отличие сказки от повествования о чуде. Бедность в подробностях, стремление к конечной цели через непрестанное действие, краткая простота рассказа — характерные черты сказок. Растянутость действия, речи лиц, для выяснения их нравственного облика, усложнение пересказа — особенность повествований религиозно-нравственного характера, которые, войдя в сказку, лишают ее непосредственности. Лишенная своей безыскусственности, растянутая, перешедшая в религиозно-нравственное поучение, сказка, однако, осталась той же народной сказкой, но уже совершенно утеряла ту подробность, которая давала право отнести эту сказку к очень отдаленному времени, — подробность о целительной воде.
Исчезновение этой подробности шло постепенно, как свидетельствуют варианты сказок, а религиозно -нравственная переработка, поставив на место силы природы, могущество Богоматери, окончательно уничтожила след древнего воззрения. Какая же ассоциация идей или представлений заставила приурочить сказку о преследуемой девице к повествованиям о чудесах Богоматери, почему исцеление обрубленных рук водою приняло форму исцеления милосердием Пр. Богородицы, а не другого святого, несмотря на то что в народной сказке упоминается Никола-угодник, святой старичок? За неимением материала, который мог бы показать Постепенный переход народной сказки в религиозно-нравственное повествование, трудно определить тот внутренний процесс творчества, который данную сказку нашел подходящей формой для повествования о милосердии Богородицы, но все-таки нельзя не предположить, что совершенно исчезнувшее в дальнейших пересказах сказки древнее верование в воду имело влияние на помещение повествования о чуде Пр. Богородицы в рамку именно этой сказки. В длинном ряде чудес Пр. Девы не раз упоминается о таких чудесах, которые совершались через воду или над водою; кроме того, в первые века христианства Божией Матери посвящали источники, которые, если забывались, напоминали о себе как святом месте каким-нибудь чудом. Известна повесть о Живоносном источнике вблизи Константинополя, издревле посвященном Божией Матери, потом забытом и случайно открытом Львом Маркеллом. Лев Маркелл, еще будучи офицером, бродил в окрестностях Константинополя и увидал бедняка-слепца, просившего пить. Лев Маркелл пошел искать ручья и внезапно услышал в кипарисовой роще обращенные к нему слова: «…войди… в рощу… возьми воды и тины, которую и положи на глаза слепцу. Кто я — давняя обитательница этого места, узнаешь после». Лев Маркелл исполнил сказанное; слепой прозрел, а Лев Маркелл понял, что с ним говорила Пр. Богородица, в честь которой он, став императором, и воздвиг храм над источником в роще, где от воды свершались многие чудеса не только над христианами, но и над турками. Источник назван Живоносный.
Не перечисляя многочисленных чудес, из которых видна связь Божией Матери с водою, достаточно указать на фразу акафиста Пр. Богородице «Радуйся, прозрачнейший источник животворной воды-, чтобы убедиться в стремлении христиан символически связать понятие о чистоте Пр. Девы с чистою влагою светлых источников. Символические сочетания шли рядом с конкретными представлениями: на месте найденной иконы Божией Матери появлялся источник (Знамение Курской Коренной), икона при пльшала по воде (Иверская), из-под храма, где была икона Божией Матери, вытекал целебный источник (Калужская). Это с первых веков христианства появившееся стремление отдать воду под покровительство Божией Матери и выразившееся как в эпитетах Пр. Богородицы (источник воды живой), так и в повествованиях о Ее чудесах — это стремление и приурочило народную сказку, основою которой было верование в силу воды, к повествованиям о чудесах именно Пр. Богородицы, а не других святых. Кроме того, и другая сказочная подробность — обрубленные руки — нашла себе совпадение с чудом Пр. Богородицы над Иоанном Дамаскиным, которому Она чудесно вернула отсеченную правую руку. Эти внутренние и внешние совпадения, можно предположить, и были причиною возведения народной сказки в ряд повествований о чудесах Пр. Богородицы. С переходом сказки в христианскую учительную литературу путь ее не окончился. С нею приходится встретиться еще раз в произведениях литературных нового типа. Конец XVII в. был началом новой литературной эпохи. Переводная повесть проникла в Россию и приобрела сторонников читателей; она же послужила основанием русского романа, толкнула русское творчество на первую попытку самостоятельного создания светской повести. Между повестями русского сочинения (не перевод <ных>) есть повесть о Царевне Персике [Сшювский 1905, с. 254—267], которая, судя по некоторым выражениям (кареты, министры, персона и др.) и бытовым подробностям (юный королевич, по обучении в иностранных государствах, держит экзамен при царском дворе), может быть отнесена к Петровской эпохе. Повесть эта носит заглавие «Чудо Пр. Богородицы о царевне Персике, дщери царя Михаила Болгарского» и при ближайшем знакомстве оказывается пересказом чуда над царицей Галлов или, иначе сказать, народной сказкою «Безручка». Автор повести имел под рукою, очевидно, религиозно-нравственное повествование, тона которого и придерживался, составляя свою повесть. В сравнении с чудом над царицей Галлов, повесть о царевне Персике представляет собою произведение, разукрашенное риторическими оборотами, наполненное длинными монологами и диалогами, очень трогательными и изысканными. Характеристика героини сделана очень подробно: она изображается не только благочестивою и кроткою, но и образованною и поражающей своим красноречием: «Девица бо сущи остроумна изучися всякого любомудрия…» [Сиповский 1905, с. 261], «…она пришедши пред краля, нача его премудрыми словесы поздравляти… нача поздравляти всякими премудрыми витийскими украшенными словесы…» [там же, с. 267]. В этой характеристике нельзя не отметить влияния традиционной характеристики св. жен в религиозно-учительной литературе (характ<еристики> св. влм. Екатерины, св. Ефросиний Суздальской). Судьба героини этой повести та же, что и в народной сказке: без рук, изгнанная, она встречается с королевичем, пленяет его своей красотой, становится его женой, страдает от козней мачехи и, наконец, за свое долготерпенье через молитвы к Пр. Богородице исцеляется и становится счастливой царицей. Составитель повести заканчивает ее не согласно с религиозно-нравственным повествованием, а придерживаясь обычного сказочного заключения: «Тогда царь… вскоре повел ю (мачеху. — Е. Е.) и со слугою ея привязати ко ошибу конскому и по стогнам града влачити их» [там же, с. 267].
Сказочная тема в данном случае остается нетронутой и новое литературное течение проявляет себя в повести о царевне Персике в еще очень неумелом старании изобразить психологические тонкости: душевное состояние увлекшегося юноши, ревнивой женщины, невинно угнетаемой. Развивая тему о преследуемой девушке религиозно-нравственное повествование и из него образованная повесть уже не упоминают о целительной воде и не пользуются теми родственными отношениями, которые отмечены в большинстве сказок. В сказках главными лицами являются брат и сестра, в следующих же литературных формах — мачеха и падчерица. Второе соединение должно быть сочтено более шаблонным, лишенным индивидуальности, между' тем кик отношения брата и сестры, о которых творит сказка, — черта оригинальная, хранящая отпечаток действительных житейских прав брата над сестрой — след далекой эпохи.
Такую же судьбу, как и русская сказка, имела и ее параллель в Западной Европе. Пройдя религиозно учительное повествование, она стала повестью, в которой светский элемент занял более места, нежели религиозный. «Novella della figlia del re di Dacia» (изд. Ал. Веселовского) [Novella 18661 и «Rappresantazionc di Santa Uliva» fAl. d'Ancona) [Aneona 1863] — две разновидности той скалки, которая в русской литературе названа «Безручкой», а в немецкой «Madehen ohne Hande». Итальянские Rappresantazion и Novella воспользовались темою о преследуемой невинной девушке, причем весьма осложнили ее различными комбинациями вновь введенных подробностей. Знаменательная подробность о целительной воде отсутствует, замененная, как и в русских чуде и повести, могуществом Пр. Богородицы; кроме того, в итальянских повестях выставляется иная причина огрубления руки, которая помещена также и в сказку Pentamerone [Basile 1788, № 22]. Эга причина — противоестественное чувство брата (в сказке), отца (в повестях) к сестре, дочери, побуждающее их искать брака с героиней, которая противится и за это терпит жестокое истязание — лишается рук, руки. Эти видоизменения в западной параллели нашей сказки, однако, не нарушали цельности той нравственной идеи, которую издавна вложило в сказку народное творчество и которая вывела эту сказку на новый для нее путь: добродетель после тяжких испытаний получила награду… «Per la sua buona fede, la mano ch'ella avea lasciato a casa del padre suo, e aceomandatala alia rcina di paradiso, ella se la trovoc come mai, piu bella e migliore». «Novella della figlia del re di Dacia» заканчивается уверением в истинности переданного: «Questa ё una storia tratta dclle antiche storic di Roma, esi conta di verita e hie vero…» IS. Указание на древние повести Рима, так же как указание на какие-то греческие книги сербского сборника, заставляет думать, что общая традиция русской и западной повестей идет издалека и что введение народной сказки в христианскую учительную литературу должно быть отнесено к очень ранней христианской эпохе. За отсутствием как «antichc storie di Roma», так и греческих книг, на которые ссылаются религиозно-нравоучительные повествования, пока нельзя решить, где произошло введение сказки в новый литературный тип — на Востоке, или на Западе, или же этот процесс свершился независимо там и здесь, но необходимо отметить, что русская сказка в своих новых фазах оставалась более неизменной, нежели западная; пользовавшиеся ей р<усские> книжники вносили в нее менее искусственности, нежели западные. В заключение нужно сказать, что из двух основных черт сказки — древнего пантеистического верования и нравственного воззрения — последнее переживает первое к тех изменениях, которые приходится испытывать сказке на ее разнообразных и долгих путях, и в нем, главным образом, лежит залог жизненности и живучести сказочной традиции.
