Елеонская Е.Н. Сказка о Василисе Прекрасной и группа однородных с нею сказок

Одни из них кратки и схематичны, другие распространены и снабжены многими подробностями, но как те, так и другие рассказывают одно и то же. Мачеха хочет извести падчерицу, заставляет ее, постоянно работать и в конце кондов прогоняет ее из дому, оставляя ее беспомощную, на произвол судьбы; но судьба (в виде неодушевленных предметов, животных, сверхъестественных существ) помогает ей и спасает ее. Выгнанная падчерица, отвезенная в лес, посланная к Бабе-Яге, в баню к нечистым духам, избавляется то ласковой речью (от мороза, лешего), то с помощью облагодетельствованных ею неодушевленных и одушевленных предметов (от медведя, Бабы-Яги), то благодаря своей догадливости (от нечистых духов), наконец, как рассказывают некоторые сказки, ей помогает благословение матери. Это благословение реализуется в сказке -мать, умирая, оставляет своей дочке необыкновенную корову (козу, быка, барашка и т. д.), которая кормит и наряжает сироту, чудесную куклу, которая исполняет за девушку все работы (чудесное дерево, которое своими плодами кормит сироту). Это пребывающее в каком-нибудь предмете благословение должно храниться в тайне, но и открытое насильно. или открывшееся намеренно, оно нерушимо; (уничтожается один предмет, из его частей создается другой, полный такой же внутренней силы), и результатом этой нерушимости является спасение от всяких бед благословенной дочки.

Прибавляя постепенно к основному сюжету разъясняющие и распространяющие его черты, сказка следует своим внутренним законам — она усиливает каждую подробность: мачеха заставляет много работать девушку—и обычная работа, указываемая сказкой, становится из таковой невыполнимой задачей: нужно приготовить кудель, напрясть ниток, наткать и набелить холста… в полдня; очистить пшеницу, мак от песку, пепла, земли; сходить за огнем, за иголками к Бабе-Яге. Этим преувеличением подробностей открывает сказка перед слушателями мир фантастический, в существовании которого она не допускает сомнения (надо заметить, что категоричность присуща сказке); здесь действующими лицами являются сверхъестественные существа: Баба-Яга, леший, мороз, нечистый дух, с которыми приходится иметь дело изгнанной девушке. И в этом фантастическом мире те, кто терпел обиды в мире действительном, получают должное за свои положительные качества.

Переход от реального к фантастическому совершается в сказке естественно и совершенно незаметно; грань между тем и другим настолько сглажена, что главный тип остается неизменным в новых условиях; падчерица и в отношениях к сверхъестественным существам сохраняет свои положительные качества: скромность, трудолюбие, послушание, терпение, ласковое обращение. Эта выдержка характера героини (героя) — неизменное качество сказки, благодаря чему действующие лица сказки ярки и определенны, они — типы и, как таковые, требуют и влекут за собой сцепление типических обстоятельств, т. е. таких, вне которых не может действовать сказочное лицо.

Следуя этому закону, сказка в своем развитии постоянно притягивает к одному сюжету другие, выбирая такие именно, которые дополняли бы, подчеркивая, ярче выставляли основной сюжет.

В рассматриваемой группе сказок тип добродетельной девушки образу ет центр, вокруг которого и развивается целая картина притеснений со стороны мачехи. Такое положение вещей необходимо требует при дальнейшем ходе дела сочетания обстоятельств, благоприятных для героини, условий жизни, совершенно противоположных пережитым, именно таких, в которых терпение и смирение могли быть вознаграждены — таковыми являются счастливый брак, счастливая семья. Сказка и привлекает как пополнение к первому сюжету еще другой, заключением которого и является свадьба с царем, царевичем, королевичем, богатым барином, рыцарем, купцом, соседом. Этот вновь привлеченный сюжет, существовавший (и существующий в своих вариантах доселе) отдельно, может быть назван «исканием невесты». Он прекрасно пополняет первый.

Встреча царя (царевича, короля и т. д.) с девушкой, избавившейся от козней мачехи или все еще терпящей их, происходит случайно: случаи — верный слуга сказки, случайность — ее любимый прием, с помощью которого она развивается. Царь едет мимо яблоньки с золотыми яблоками, выросшей на том месте, где зарыты части убитого животного, помогавшего падчерице, — любуется необыкновенными яблоками и просит сорвать для себя одно ил них. Никто, кроме притесняемой девушки, не может исполнить его просьбы, яблоки никому не даются, никто из тончайшего полотна не умеет сшить царю белья, кроме героини. Увидав девушку, царь обращает внимание на ее красоту и скромность и берет ее в жены, несмотря на всяческие препятствия со стороны мачехи (выставление своих дочерей, прятанье падчерицы), пособниками ему являются одушевленные и неодушевленные предметы (дерево склоняет к героине ветки, птицы обращают внимание жениха на его ошибку при выборе невесты). Наконец, царь отыскивает добродетельную девушку по башмачку, ею утерянному. Эга подробность очень любима сказками, известными под именем сказок о Сандрильоне (Золушке. Чернушке, Пепельуге и т. д.) и которые построены главным образом на сюжете «искание невесты». Перенеся эту подробность в первый сюжет, сказка связала ее две разные темы, и связала очень удачно. Женитьбою царя на падчерице сказка не всегда заканчивается — справедливость еще не восстановлена — мачеха существует, и сказка идет дальше; имея в виду наказание злых, она привлекает еще новое сплетение обстоятельств, пользуется еще новым сюжетом, сливая его с уже обработанными; таким вновь привлеченным мотивом оказывается мотив о превращении человека в животное, мачеха обращает падчерицу в рысь, лисицу и на ее место приводит свою родную дочь, которую муж и не отличает от своей настоящей жены. Женщина, обращенная в животное, не прерывает, однако, связи с людьми: она тайно приходит кормить своего ребенка, причем сбрасывает на время звериную шкуру; подсмотревший это муж сжигает шкурку, берет свою жену и предает смерти как мачеху, так и самозваную супругу. Сказка здесь и останавливается, о счастье она не говорит, его ни в сказке (не) сказать, ни пером (не) описать. Последний сюжет, привлеченный в данной группе сказок лишь для округлости окончания, помещается без больших подробностей, он существует отдельно и разработан в особой группе сказок в связи с иным сюжетом — «рождение чудесных детей».

Главный тип разбираемой группы сказок — добродетельная падчерица — притягивает наконец еще один сказочный сюжет, который служит вступлением к повествованию о кознях мачехи. Сюжет этот — женитьба отца (брата, дяди) на дочери (сестре, племяннице) — редок и не развит в русских сказках, встречается он главным образом в сочетании с сюжетом о добродетельной девушке, как это было уже указано по поводу группы сказок «Косоручки». Дочь оказывается на столько похожей на умершую мать, что отец никого, кроме нее, не находит достойной быть его супругой. Девушка противится отцовскому намерению и идет на могилу матери просить совета и помощи. Умершая указывает на другую женщину как подходящую пару отцу, совет этот исполняется. С появлением мачехи начинаются невзгоды девушки. В некоторых сказках этой группы эпизод с мачехой выпадает, и вступительный сюжет служит преддверием для сюжета «искание невесты»: девушка скрывается от отца, покидает родной дом, завернувшись в обезобразившую ее одежду (свиной чехол); в таком виде она встречается с царевичем, который, узнав в конце концов красоту и добрые качества героини, женится на ней. Конец этой ветви сказок передается, но образцу Золушки, т. е. красавица отыскивается при посредстве башмачка. Прекрасным примером соединения в одной сказке всех упомянутых выше четырех сказочных мотивов 2 может служить одна белорусская сказка из сборника Романова, № 59 вариант б. Рассказанная, очевидно, мастером своего дела, она безо всякой натяжки, руководясь внутренней связью всех этих сюжетов, умело сливает их в одно последовательное повествование. Озаглавленная «Буреня», сказка начинается традиционно: «Жив дзед из бабой» — и повествует, как этот дед по смерти бабы вздумал жениться на дочери, как она просила совета на могиле матери, которая и указала мужу вторую жену, а дочери защитницу и покровительницу в Бурене. Буреня кормила сироту и работала за нее до тех пор, пока третья дочь мачехи не открыла ее секрета. Обратим здесь внимание на то, что секрет открывается именно третьей дочерью. Число «три» излюбленное сказочное число, им обыкновенно выражается закон постепенного усиления, практикуемый сказкой. Одно и то же явление повторяется трижды, причем каждый последующий раз ярче и значительнее предыдущего. Узнав секрет падчерицы, мачеха велит убить корову; из частей убитого животного вырастает чудесное дерево и т. д. — идет сказочное повествование о царском сыне, увидавшем падчерицу в церкви, нарядно одетую, никем не узнанную, и отыскавшем ее по упавшему с ноги башмачку. Заканчивается сказка описанием последних козней мачехи и ее трагического конца: «…узяли… мачиху, привязали к коньскому хвосту и растащили по чистому полю…» [Романов 1887, с. 295].

Связующим звеном для четырех вышеизложенных сюжетов служит тип добродетельной девушки, все они имеют в виду обрисовку этого типа, вследствие чего и происходит легкость их сцепления. Главным же мотивом из них по праву может назваться тот, который касается лишь падчерицы в связи с мачехой и каким-либо сверхъестественным существом. Эгот сюжет встречается в большинстве случаев в коротких, несложных, но достаточно законченных обработках. Привлечение новых сюжетов к основному дает обработки более подробные, с более ярким фантастическим колоритом. Выпадение той или иной подробности, вставка новой зависит от степени умения рассказчика.

Не прикрепленная к какому-либо определенному месту, времени, лицу, сказка свободно облекается в черты того быта, где она рассказывается и подчиняется духовному складу рассказчика; отсюда — различные по строению образцы сказок, принадлежащих к одной и той же группе, разнообразное чередование и размещение подробностей. Рассказчик, в свою очередь, составляет в большинстве случаев одно целое со слушателями, непроизвольно даже считается с их психологией, комбинируя мотивы и второстепенные черты. Это обстоятельство и дает некоторое право от сказки восходить к известному обществу, к известному психологическому состоянию, к определенному миру идей, воззрений, помогает выяснить источник не только той или иной подробности, но и того или другого сюжета. Возникшая для развлечения, сказка пользовалась материалом из реальной жизни, привлекая для разрешения вопросов обыденности мир существ и вещей, стоящих по могуществу несколькими ступенями выше обычной действительности. При изображении этого сверхъестественного мира обнаруживались воззрения на природу вообще и на природу вещей в частности той группы, где возникла сказка; по мере прохождения сказкой различных людских групп и периодов времени сменяются одни черты мировоззрения другими — работа мысли, смена понятий кладут свой отпечаток на сказку. При подвижности и гибкости сказки случается нередко так, что древний сказочный сюжет облекается в совершенно новые подробности и наоборот — очень старая сказочная подробность заносится в сказки сравнительно поздней формации. Но, как бы ни сочетались сюжеты и подробности сказки, они сами в себе хранят свидетельство пройденного пути, остаются показателями различных ступеней человеческого мировоззрения.

Обратимся к группе намеченных сказок, в которых наиболее простой обработкой сказочного мотива можно считать общеизвестную сказку «Морозко» [Афанасьев 1897, 1, ЛЬ 52], а наиболее искусной и художественной — сказку «Василиса Прекрасная», и рассмотрим в них некоторые черты как особенно интересные по своему происхождению. Прежде всего коснемся коротко бытовых подробностей означенных сказок. Они относятся к семейным отношениям, домашним работам, внешней обстановке (жилищу, одежде, растениям и т. д.) и носят на себе отпечаток простого быта, разнообразясь по народностям.

В сказках выводится семья, и семья уже развитая, установившаяся: отец, мать, дочь — подробность, свидетельствующая о достаточной степени культурного развития того общества, которое дало сказке эту подробность. На фоне определенных семейных отношений ярко выступает фигура мачехи; этот образ известен всем народам и обрисован у всех одними и теми же мрачными красками. Злая мачеха становится на одну ступень с ведьмой, она или прямо так и называется ведьмою (получает иногда имя ягишны — производное от Баба-Яга), или наконец обрисовывается чертами, отличающими ее от обыкновенных людей; у нее дети необыкновенные: одноглазка и трехглазка. Разумея в мачехе ведьму, сказка приписывает ей дар обращать людей в животных (она обращает падчерицу в рысь, лисицу), изменяет наружность людей (свою дочь делает похожей на падчерицу, при подмене жены царя); мачеха родня сверхъестественному существу — она сестра Бабы-Яги [Афанасьев 1897, 1, № 58]. Иногда в сказках разбираемой группы в роли обидчицы выводится родная мать со всеми чертами мачехи-ведьмы, это обстоятельство нужно считать случайным. Мать-обидчица принадлежит сказкам с совершенно иным сюжетом и типом и появление ее в связи с типом добродетельной девушки объясняется нередким в сказках случаем нарушения логической связи мотива с подробностями. Представительницей злого начала остается мачеха. Сказка, строящаяся на противоположениях, не могла подыскать лучшего, как тип скромной и терпеливой падчерицы, он понятен людскому сознанию как идеал нравственного достоинства и, как таковой, необыкновенно привлекателен. Этические требования людей различных эпох и культурности сходились на этом типе — отсюда его устойчивость и рельефность, отсюда его отчетливый отпечаток в сказках всего мира, причина его центрального положения среди разнообразных сказочных комбинаций.

Неизменность в основных этических требованиях людей способствовала укоренению этого типа в сказке и обусловила его появление в произведениях, окрашенных иным колоритом, именно в христианских легендах, как это было уже сказано по поводу сказок о Косоручке. Соприкосновение двух противоположных типов и разрешение их столкновения явилось благодарной, не стареющей темой.

Подробное изображение двух членов семьи оказалось в ущерб остальным: отец и сводные сестры героини не играют деятельной роли и не обладают рельефными чертами, последние повторяют собой в более бледных чертах злой образ мачехи.

Работы, упоминаемые в разбираемой группе сказок, относятся к разряду обычных, домашних, женских: прядение, тканье, стряпня, уборка жилища, уход за огородом — и главным образом характеризуют быт, близкий рассказчику; последний обыкновенно и варьирует эту подробность по своему усмотрению (плетение кружев, вязание чулка, пастьба скота и т. д.). Первенство между работами обыкновенно отдается в сказке (не только русской) прядению льна, очевидно как наиболее распространенному рукоделию в среде бытования той или другой сказочной обработки.

Растения, упоминаемые в сказках интересующей нас группы, обусловлены флорой той страны, через которую прошел тот или другой вариант, это — березка, яблоня, грушевое дерево, апельсиновое дерево, терн, лен, конопля. Очевидно, их появление в сказочном обиходе было постепенным и, так сказать, параллельным их значению в жизни того или другого общества. Заметим при этом, что сказка не дает описаний природы, в ней нельзя указать ни на один пейзаж, обыкновенно она ограничивается общими чертами, стилизацией: большой, дремучий, темный лес, прекрасные цветы и т. д. Сказка в очень редких случаях отмечает времена года и их смену. Из рассмотрения мира животных, затронутого в разработках вышеупомянутого сказочного сюжета, оказывается, что главная роль сказкой отводится рогатому скоту. Корова, бык, коза и т. д. изображаются защитниками и кормильцами, обладающими богатой жизненной силой, которую они способны и по смерти передавать другому предмету (из убитого быка, коровы, козы вырастает чудесное дерево). Реальную основу этому предпочтению нужно видеть в безусловной пользе этих животных, пользе, создавшей им почетное место в религиозных верованиях многих древних народов, а также и в близости этих животных домашнему быту.

Жилище героев сказки не описывается подробно, это — изба, изобка, дом, хижина, наконец, избушка на курьих ножках, на курьей лапке, куда попадает героиня сказки, покинув родной дом. Это фантастическое жилище, ставшее в сказке традиционным местом, обладает необыкновенной подвижностью, оно свободно поворачивается входом то к лесу, то к желающему попасть в него; такое качество избушки — подвижность — приближает ее к реальной жизни и позволяет предполагать в ней смутное воспоминание о неустойчивости человеческого жилища, о его примитивном, непрочном устройстве. Курьи ножки, веретенные пятки — вот основания жилища, возбуждающие представление о случайном материале фундамента, той легкости, с которой подобное жилище могло быть перенесено с места на место.

Этими краткими замечаниями о бытовых подробностях, принадлежащих к разбираемой группе сказок, мы пока и ограничимся. Применяясь к рассказчику, среде и времени, складывались обработки сказочного сюжета, терялись одни подробности, вводились новые, реальная черта становилась излюбленным стилистическим оборотом, но мелкие, едва уловимые следы пережитого еще оставались и остаются доселе, позволяя строить предположения о периоде времени зарождения сказки и реальных оснований ее мотивов и подробностей.

Особый интерес сказки заключается в элементе сверхъестественном, фантастическом, которому усвояется как бы главное значение, оно по преимуществу носит наименование «сказочного». Этот элемент сказкой связывается совершенно свободно с обычной жизнью, драматизируя или разрешая собою события обыденности, как средство при попытке исправить действительность, дать ей иное направление; сказочные сверхъестественные черты наводят мысль на различные примитивные представления с известной этической окраской.

К фантастическим чертам, при посредстве которых был обработан сказочный сюжет о притесняемой девушке, относится реализация благословения матери в образе животного, предмета, которые охраняют и поддерживают девушку. Так как о значении животного было сказано выше. обратимся к предмету, который, заключив в себе материнское благословение, оказался полным таинственного деятельного могущества. Предметом этим является кукла. Василиса Прекрасная получает от умирающей матери куколку, которую она кормит и холит, как человека, за что и пользуется ее помощью. В известных мне русских народных сказках упоминание о кукле редко и никак не может быть отнесено к категории общих мест. В сборнике Афанасьева кукла упоминается в сказках, имею ших некоторую связь с упомянутой сказкой о Василисе Прекрасной, связью служит или имя (Василиса Премудрая) [Афанасьев 1897, 2, № 125], или внутренняя связь по сюжетам. Во всех случаях кукла играет роль спасительницы, защитницы и покровительницы. В сказке о Василисе Прекрасной кукла имеет важное значение, поэтому остановимся на разборе этой подробности, посмотрим, какую сторону человеческого мировоззрения вскроет она.

Кукла, как детская игрушка различных размеров и из разнообразного материала, известна из глубокой древности и составляет принадлежность детской забавы как в группах людей с примитивной культурой, так и в обществах, стоящих на высокой степени развития. Древний Египет, племена индейцев Америки, русские инородцы знали и знают куклу-игрушку. Но, занимая детей, кукла получила значение и в глазах взрослого человека. Наблюдения над туземцами Америки показали, что человеческая форма куклы в представлении членов примитивного общества получает и внутренние человеческие качества. На кукол, сделанных на место умерших детей, индианки смотрят как на существа, отпечатлевшие в себе нечто от умершего ребенка, отсюда — заботы женщины о кукле. В африканских племенах выходящей замуж девушке мать дает куклу, которую она обязана хранить до рождения ребенка и которая как бы хранит в себе образ будущего дитяти. Этим куклам посвящается много забот, и с ними не расстаются [Andree 1889. Nr. 5, S. 92]. Якутские девушки, молясь о плодородии богине Аисыт, делают куклы ии тряпок и кладут их над своими кроватями, на балке. В данном случае эти куклы изображают Аисыт и как бы сами в себе заключают уже ее присутствие — залог желаемого [Серошевский, 1896, с. 673].

Над куклой — изображением человека произносились заклинания ассиро-вавилонского культа, предназначавшиеся подействовать на человека, кукла — изображение ведьмы — уничтожалась с намерением повредить самой ведьме [Jastrow 1905, S. 383—384]. Куклу— изображение человеческое — связывали с самим человеком, предполагали в ней сущность близкую, если не тожественную человеческой. Это анимистическое воззрение и должно было создать сказочную подробность о помогающей кукле. Мать, благословляя дочь и снабжая ее куклой, как бы вкладывала в последнюю свою материнскую любовь, долженствующую оградить дочь, — отсюда и помогающая сила куклы. То обстоятельство, что отмеченная сказочная подробность редко попадается в сказках, свидетельствует о том, что та среда, где найдена та или другая сказочная обработка, уже была чужда воззрению на куклу как на предмет, имеющий внутреннее значение, и если случайно не опустила этой подробности, то повторяла ее, не вкладывая сознательного смысла. Сказка «Василиса Прекрасная», сохранившая эту (как можно предположить) древнюю подробность и сочетавшая ее с идущим издалека сюжетом, может быть сочтена более ранним вариантом в ряду очень многочисленных и разнообразных обработок, тем более что именно эта сказка отличается особенной разработкой главного сюжета, избегая привлечения новых. Сцепление сюжета едва ли может быть отнесено к периоду расцвета сказки, оно скорее свидетельствует о забвении первоначальной обработки того или другого мотива, о стремлении пополнить утратившиеся подробности. Сцепление сюжетов может быть рассмотрено как процесс развития сказки, но процесс уже не первоначальный. Расчленение мотивов и выделение в каждой сказке главного может в некоторой степени дать указания на ход первоначального развития сказки. Сочетание известных мотивов с более или менее знаменательными подробностями также может послужить к выяснению этого развития.

Из подробностей фантастического характера в сказках разбираемой группы наиболее интересной является только что отмеченная.

Введение в сказку Бабы-Яги, лешего, медведя ставит нас лицом к лицу с воззрениями религиозного характера, о которых удобнее говорить в связи с другими сюжетами.

Чтобы закончить мои замечания о сюжете «добродетельная девушка и ее притеснители», укажу небольшую сказку из сб. Романова № 90, под заглавием «Мороз», которая является полнейшей переработкой главного сюжета под влиянием чисто бытовых условий. «Жив сабе одзин мужик из жонкой. У мужука была матка и у жонки была матка. Тольки жонка ня любила свою свякруху (и велела мужу отвезти ее в лес. Тот отвез. — Е. Е.). Сядзиць… баба… приходзиць Мороз и кажець: „А што, бабка, мороз? — Мороз, паночак, яго пора — нехай пануець, нехай крулюець…“». Дал мороз бабе хорошие теплые одежды. А тем временем жена велит мужу ехать в лес за свекровью, надеясь, что последняя там замерзла. Мужик привез мать с подарками. Жена велит вести тогда свою матку. К этой старухе также приходит Мороз и спрашивает: «„А што, бабка, мороз? — Мороз каб ен лоп нув!“ — Усердзився Мороз, став лопац кругом» и заморозил бабу… [Романов 1887, № 90, с. 361]. Эта небольшая сказка служит прекрасным примером того, как известный сюжет в конце концов может существенно измениться и окончательно исчезнуть. Подобные коренные изменения сюжетов делают затруднительным восстановление их в первоначальном виде. Здесь на помощь должны прийти главнейшие подробности, о значении которых придется сказать в другой раз.