Иван-царевич и Марья-краса, черная коса. Русская народная сказка
В некотором было царстве, в некотором государстве, не в нашем было королевстве. Это будет не сказка, а будет присказка; а будет сказка завтра после обеда, поевши мягкого хлеба, а еще поедим пирога, да потянем бычка за рога.
Жил был царь Иван Васильевич, у него был большой сын Василий-царевич, а второй был сын Митрий-царевич; малый сын был Иван-царевич. Вот Василий возрастал на возрасте и вздумал его царь женить и очень долго невесту не находили. То найдут невесту — отцу с матерью хороша, ему не нравится; то он найдет себе невесту — отцу с матерью не кажется.
Вот идет же Василий-царевич путем дорогой, по широкой улице, повстречается ему старуха, толстое ее брюхо, и говорит Василью-царевичу: «А вот я тебе, Василий-царевич, невесту нашла!» А он ей и говорит: «Где же ты, бабушка, нашла?» — «А вот у этого генерала дочь, вам нужно ее замуж взять».
Приходит Василий-царевич к своему тятеньке и говорит: «Тятенька я невесту нашел, вот у такого-то генерала дочь». Тятенька говорит ему, что можно ее замуж взять. У царя неколи было пиво варить и неколи было вина курить. Пива много наварили и вина накурили, и повели их венчать.
Привозят от венца, кладут на ложу. Вот на ложу он с ней не ложился, а в чисто́е поле от нее отшатѝлся и теперь там на коне е́здеит. Хватились отец с матерью, что Василья-царевича в доме нет, и негде его искать.
Иван-царевич и спрашивает своего тятеньку: «А что, тятенька, это у нас за женка?» Отвечает ему царь: «Это вам невестка». — «А где же у ней муж?» — «Уехал в чисто поле давно, и теперь его нет». И говорит Иван-царевич: «Тятенька, благословите, я поеду братца искать, Василья-царевича». — «Бог тебя благословит», сказал царь, «знать ты мне не кормилец».
А вот оседла̀ил Иван-царевич доброго коня и поехал во чисто́е поле, во дику̀ю степь своего брата искать, Василья-царевича. Во чисты̀м поле во дико́й степе́ раскинут был бел шатер; во шатре почивал Василий-царевич.
Подъехал Иван-царевич ко белу̀ шатру, восходил Иван-царевич во бело̀й шатер и хотел его сонного убить (не знает чей такой) и думает себе: «Что я убью его сонного, как мертвого? Не честь, не хвала мне доброму мо̀лодцу, а дай-ка лучше ото сна его разбужу, ото сна его разбужу и всё подробно его расспрошу и чей такой и откудова и куды путь держит».
Вдруг проснулся Василий-царевич и стал спрашивать: «Чей ты такой, добрый мо́лодец?» — «Из такого-то царства и такого-то отца-матери». — «А чего тебе нужно?» — «А мне нужно где бы найти брата своего, Василья-царевича». Сказал ему Василий-царевич: «Кто ты таков?» — «Я Иван-царевич!» — «Иван-царевич у нас», сказал Василий-царевич, «трех лет в зыбочке катается». Отвечал Иван-царевич: «Он сейчас не в зыбочке катается, а по дикой стене на коне помыка́ется и хочет розыскать своего брата Василья-царевича». И сказал Василий-царевич: «Я сам он».
Сели они тут на добрых коней и поехали, куды знают. Заехали в зеленые луга — ну, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Уехали далече. Они сами на конях приустали, и кони их притупе́ли, и шелко́вые плети они приразбили. И сказал старший брат Василий-царевич: «А дава-ка, брат, отдохнем и коней покормим»! Сказал ему Иван-царевич: «А что знаешь, братец, то и делаешь». Слезли с добры́х коней и пустили их по зеленым лугам. Сказал Василий-царевич: «О ты брат Иван-царевич, ляг отдохни, а я пойду по зеленыим лугам, не найду ли поганого зайчишки; убью, к тебе принесу, мы его зажарим». А сказал Иван царевич: «А ступай, братец, с богом!»
И пошел Василий-царевич, куды знает, и подходит к превеличающему к синему морю, и тут является хижинка. Восходит Василий-царевич в хижинку. Посмотрел: в хижинке сидит красная девица, сидит, горько плачет и перед ней гроб стоит. И сказал Василий-царевич: «Что ты, красная девица, плачешь?» — «А как мне, Василий-царевич, не плакать. Последний я час на вольном свете. Сейчас вылезает из моря змей и меня поедает». Сказал ей Василий-царевич: «Не плачь, красная девица: я бы был жив, будешь и ты жива!» Лег Василий-царевич к ней на колени и сказал: «Поищи, красная девица, меня». Стала та искать, он и крепким сном уснул.
И вот во синеем море разбушевались сильные волны, и поднялся лютый змей, и башка его — трехведерный котел; вылезает из моря, идет съесть красную девицу. Она крепко его будила: «О, Василий-царевич, проснись! Съест нас с тобой лютый змей!» Спит Василий-царевич, ничего не чувствует. Роняет красная девица из правого глазу горючую слезу и пала горючая слеза Василию-царевичу на белое его лицо, и как пламем обожгло. И проснулся Василий-царевич и смотрит, что лезет лютый змей; вынул свою саблю вострую, махнул его по шее и отвалил дурную его башку. Туловище захватил, в море бросил, а дурную башку под камень положил. И сказал Василий-царевич красной девице: «Вот я жив и вы живы!» «Благодарю, Василий-царевич, буду я вечно твоя жена».
И отправился Василий-царевич к своему брату Ивану-царевичу. Приходит, ничего не приносит. «Не нашел, брат, ничего».
А эта девица красная была привезена из ѝнного царства. Тут чередовали людей кажнюю ночь. У ѝнного царя был дворно́й дурак, и посылает его царь посмотреть, что делается в келейке. Дурак запрег троюно̀гоньку лошаденку, худеньку тележонку, положил на нее бочку и поехал в море за водой. Взошел в келейку — красна девица живая сидит. Он же дурак сохватил ее в беремя, посадил на бочку и повез домой. И сказал дурак царю: «Я, говорит, убил вашего змея!»
Царь больно обрадовался, и свою дочь за него̀ замуж выдавал (котору он привез). Тут такое-то было гулянье! Двери были растворены, и кабаки были все открыты. Вот этого было вина из смоляной бочки и пить нельзя! И был так пир навеселе и такой бал, что и чорт не спознал. Вот дурак стал с ней жить да быть, да добро наживать, а худо-то проживать.
А Василий-царевич да Иван-царевич сели на добрыих на коней и поехали в ѝнное царство, где этот пир идет. Приезжают к царю. Царь их встречает и крепко их почитает и сказал же Василий-царевич: «А что, царь, у тебя за бал?» Отвечает ему царь: «Я дочку замуж отда̀л!» Сказал Василий-царевич: «А именно за кого?» — «За дворного дурака!» — «А по какой причине?» — «Он от смерти ее отвел». Расказал ему царь поведение, что у них кажню ночь тут был человек на съедение. Повезли на съеденье дочь, а дурацкая харя поехал на море по́ воду и срубил с змея голову, а дочь живую привез. Взяли ее да замуж за дурака и отдали.
Василий-царевич и говорит: «А что, ѝнный царь, надо бы этого змея мертвого посмотреть. Позовите своего зятя; он должен нам его указать, где он лежит». Позвали дурака. «А поди же, дурак, с нами иди же», сказал Василий-царевич, — «укажи, где змей лежит». Больно ему стало грустно, что дурак с его нареченной невестой лежит. Подводит дурак к морю и говорит: «Вот тут лежит». Василий-царевич и говорит: «А подайте-ка невода̀, да еще мастеров сюда̀. А кто может неводом ловить и вдоль по́ морю бродить?» Появились мастера, кидали шелковые невода̀ — а тут нет ничего. А он, дурацкая стать, не видал никого.
Василий-царевич и говорит: «Рыболовы господа! Киньте неводы вот сюда!» Кинули неводы и вытащили престрашную чуду, туловище. И сказал Василий-царевич; «А скажи-ка, дурак, где его голова?» Тот не знает ответить чего. «Вот, дурак где голова: под камнем». Подходит дурак к камню и не может его с места тронуть. Сказал Василий-царевич: «Напрасно судьбу, дурак, взял: не ты змея убивал». Поднял Василий-царевич камень и вытащил главу, и сказал ѝнному царю: «Я похитил вашего змея!» Инный царь оголил свою саблю востру и срубил с дурака буйную его башку за то, что он криво сказал, а свою дочь за Василия-царевича обвенчал.
Вот тут пили и гуляли, так веселились и несколько времени проклажались. И сказал Иван-царевич своему брату Василию-царевичу: «Поздравляю с законным браком. Ты нашел себе невесту, а де же мне будет искать? Видно, надо по вольному свету попытать, себе сужену поискать». Сели они за стол чайку покушать, а вечер пришел, легли по разным комнатам отдохнуть. Спрашивает Василий-царевич у своей молодой жены: «А что есть ли на сем свете краше тебя и храбрее меня?» Сказала ему красная девица: «Ну, какая моя краса? Вот за тридевять земель, во десятыем царстве есть Марья-Краса, Черная Коса, отличная хороша; только взять ее мудрено. Есть там еще Ка́рка-богатырь, и образец его, как сенной стог. Не могу знать, кто из вас сильнее.
Василий-царевич и сказал брату своему Ивану-царевичу: «А вот, братец, где невесту тебе назначили». Иван-царевич с ними распрощался, в дальний путь-дороженьку собирался. Взял он в руки острый нож и говорит: «Когда этот вострый нож кровью обольется, тогда меня живого не будет». И поехал в чисто поле, в дику́ю степь, себе сужену искать.
Ехал долго ли коротко ли и стоит избушка, на куричьей голяшке повертывается. «Избушка! Избушка, встань ко мне передо́м, а к лесу задом!» Избушка встала к нему передо́м, а к лесу задо́м. Лежит в ней Ягая баба, из угла в угол ноги уперла́, титьки через грядки висят, маленьки ребятенки посасывают, страшный большой железный нос в потолок уперла́. «А! Иван-царевич, от дела лыта́ешь, или дело себе пыта́ешь?» Отвечает ей Иван-царевич: «От дела я не лытаю, а себе вдвое дела пытаю: еду за тридевять земель, в тридесятое царство найти Марью Красу, Черную Косу». — «Ох, — говорит Ягая баба, — мудрено ее взять и мудрено ее достать! Она очень далече. Поезжай еще столько, да полстолько, да четверть столько».
Сел Иван-царевич на добра̀ коня и поехал. Ехал-ехал путем-дорогою и наехал до огромного лесу и захотел больно поесть. Стоит превеличающий дуб; на дубу шумят пчелы. И он с добра коня слезал, на зеленый дуб влезал, медку поесть хотел. Отвечает пчелиная матка: «Не трогай, Иван-царевич, мой мед: невкоторое время сама я тебе пригожусь!» Вот Иван-царевич так на ее слова спонадеялся, на сыру землю с дуба спускался; сел на добра́ коня и поехал, куды ему путь лежит. Не может на коне сидеть: крепко есть хочет. Бежит ползучая мышь гадина. Спрыгнул Иван-царевич с добра коня, сохватил и хочет ее есть. Говорит мышь Ивану царевичу: «Не ешь меня: я тебе невкоторое время пригожусь». Бросил ее Иван-царевич и дальше поехал. При большой дороге — небольшая бака́лдинка воды и ползат рак. Вот Иван-царевич больно ему рад, хочет его поймать и на огонечке испечи. Говорит ему рак: «О ты, Иван-царевич, хоть ты мне и рад, а не тревожь ты меня: я тебе пригожусь». Иван-царевич крепко осерчал и рака в воду кидал. «А будь де тее не ладно! Всё жив буду, не умру!» И опять поехал путем-дорогой.
Ехал много ли мало ли, долго ли и коротко ли, доехал до Ка́рки-богатыря. Приезжает, его дома не заставает, только одна его мать. Она его увидала и крепко узнала. «Ох, Иван-царевич, давно тебя ждет Ка́рка-богатырь!» Иван-царевич и говорит: «А скажи-ка, бабушка, где он?» — «Третий год за невестой ездит». — «В каку сторону?» — «За царем-девицей. Третий год ездит и сужену себе не достанет; тебя крепко желает и на тебя больно серчает: А! только бы он подъявился — живого съем! — А поди-ка выдь во чисто́ поле во дику́ю степь, а возьми-ка подзорную трубу, а не едет ли Ка́рка-богатырь? Если с радостью едет, вперед его ясен сокол летит, а если печальный едет, над ним черный ворон вьется».
Поглядел Иван-царевич в подзорную трубу, увидал Карку богатыря, и над его главой черный ворон вьется. Вот и сказал Иван-царевич баушке: «Несчастный едет». — «Ну», говорит баушка: «куды же мне тебя деть? Он едет сердитый». Отпирает кладоушочку и запирает замком. «А вот», говорит, «тут ляг, полежи. Я перва́ его водочкой угощу и про тебя раскажу». Явился Карка-богатырь, говорит мамыньке: «А пожалуй-ка, мамынька, испить!» Наливала ему баушка чарочку бражки; он чарочку выпивал и пьян не бывал. «А да́-ка, мамынька, еще!» А другую выпивал, на́ весел позывал. Спрашивает его мамынька: «А де сужена, сынок, твоя?» — «Измучил, мамынька, себя!» — «А если бы Иван царевич приехал?» — «А вот вот было бы мне хорошо: достал бы я себе Царя-Девицу, не один, а с ним, и научил бы его, как достать ему Марью-Красу, Черну Косу!» Баушка и говорит: «А чай бы его сейчас ту не трону́л?» — «Ох, ты мамынька моя! Кабы он сейчас был у меня, за руки бы его принимал и в саха̀рные уста бы целовал». Сударыня его матушка и говорит: «А он здесь, сыночек, спит в кладоушечке».
Вот Карка обрадовался, сам в кладовую собирался; за руки его принимает, за дубовый стол сажает, чаем-водкой, угощает. И сказал Карка-богатырь: «Ох, ты брат Иван-царевич, а я только про тебя слышал, как ты родился и в зыбочке катаешься!» Иван-царевич и говорит: «Я не в зыбочке катаюсь, а на доброем коне по дико̀й степе помыкаюсь. Я не привык в царстве царствовать, я привык по дико̀й степе́ летать и больше себе горя увидать». — «А что ты, Иван-царевич, на добром коне по дико̀й степе помыкаешься, чего ты себе розыскиваешь?» — «А вот что», говорит Иван-царевич, «за тридевять земель, в тридесятом царстве есть Марья-Краса, Черная Коса; мне хочется ее достать и за себя замуж взять». Ка́рка-богатырь и говорит: «Мудрено ее взять, а надо один раз умирать, тело и кости по дикой степе раскидать». — «Ох, брат любезный, Карка-богатырь, убытку не принять, так в торговыем деле и барыша не видать; а если нам, богатырям, по вольному свету не полетать, да хорошей суженой не поискать — это нам не честь, не хвала, чтобы мы по вольному свету не лытали, чтобы нужды себе не видали». — «Ну», говорит Карка, «эту сказку, Иван-царевич, бросим, а еще нову начнем».
Тут начиналась сказка, начиналась побаска от сивки и от бурки, и от курицы виноходки, от зимняка поросенка наступчатого. Вот поросенок наступает, сказывальщика с дерьма сбивает; вот сказывальщик, он был Недорода, сел класть на дорогу, где свинья шла. Ка́рка-богатырь и говорит: «Ну да, брат, пошутил да и будет. А спроси-ка гуся не зябут ли ноги? Я третий год езжу за своей нареченной невестой. Айда-ка помо́ги, да послушай, что я расскажу: у моей то невесте сорок кузнецов, как ударят сорок раз — и родятся тотчас сорок военных солдат, вооружены и на бой готовы. Да еще, брат, у моей-то невесте сорок деушек; они сидят в комнате; у кажней деушки сорок булавочек, аох-то, как булавочкой-то ткнет, и солдат-то на бой готов. Я буду солдат-то бить, а ты будешь кузнецов-то рубить; я буду невесту любить, а ты деушек бить». Иван-царевич и говорит: Умру, брат, с тобой!» Сели да и поехали.
Приехали в Новодевиченское царство к Царю-Девице. «Ты, брат Иван-царевич, близко не ходи, а по комнатам ходи, деушек руби, да кузнецов-то губи и близко ко мне не подходи!» Вот да они и поехали, а вот скоро и приехали. Начали силушку рубить, красных деушек душить и Царь-Девицу в плен брать. Не пиво нам было варить, не вина нам тут было курить, а дорого Царицу-Девку взять. Кузнецов-то погубили, красных деушек порубили, Царь-то Девицу в плен взяли.
Ка́рка-богатырь ее взял и туго к сердцу прижал и отправились они с ней домой. Хватился Ка́рка-богатырь, что с ним Ивана-царевича нет. «Ох», говорит, «мамынька, я его знать убил!» А Иван-царевич и говорит: «О да, брат, я здеся!» Они тут пили, гуляли, веселились. «Ну-ка, Иван царевич, дава̀-ка выпьем по третьей. Я пью, гуляю, веселюсь и тятьки с мамкой не боюсь!» — «Ох да, Ка́рка-богатырь, головушка болит, больно мочи нет». И чаю не воскуша̀т и водки не принима́т. «Положи ты меня на воздух, на самый легкий!» Думает себе Иван-царевич: «Что мне Ка́рка-богатырь рад или не рад? Дай я себе нарочно захвораю». И сделался болен, не может ног таскать. Ка́рка-богатырь ходит за ним, как за малым детищем; вынес его во зеленый сад, положил на тесовую кровать, где бы можно его было ветром обдувать.
Лежит Иван-царевич в саду на кровати; прилетает к нему его большого брата первая жена, сидит в саду, подняла ногу: «Ох да, не попробавши товар да бросил меня!»
Иван-царевич прицелился из ружья, хлоп раз и попал ей в правый глаз. Она и улетела. «Ну, Ка́рка-богагырь», говорит Иван-царевич, «благодарю тебя: приспокоил ты меня хворого».
Немножечко время продолжало, Иван-царевич и говорит: «Ох брат, давай-ка, выпьем зелена вина̀!» Ка́рка-богатырь больно обрадова̀лся, сам за вином сбегал, водкой, чаем угощает и словами улещает. «Ох, ты брат ты мой любезный, как с устатку чуешь в себе здоровье?» — «А вот же, слава богу, старого по старому, а вновь ничего. Долго я здесь с тобой, Ка́рка-богатырь, прогулял, путь свою дороженьку потерял. Что я задумал нужно делать и куды нужно надо ехать». Ка́рка-богатырь и говорит: «Куды знаешь, туда и едешь». — «А куды, брат, я вздумал, туды и поеду!» — «Если я тебя, брат Иван-царевич, не научу как ее взять, как держать — жив не будешь».
Вот Иван-царевич слезами заливался, полотенцем утирался и говорит: «А да и будет и прошай!» Сел на добра́ коня и поехал. Ударил своего доброго коня, бил его по крутым бедрам, пробивал его кожу до̀ мяса, бил мясо до̀ кости, кости проломал до̀ мозгу — его добрый конь горы долы перепрыгивал, темные леса между ног пускал. Ехать ему было три года, он доехал в три часа.
Приезжает в то место, где ему нужно, идет по широкой улице и спрашивает православных людей: «А где живет Марья-Краса, Черная Коса?» Попадается ему навстречь баушка просвирня, которая имеет проживанье с Марьей-Красой, Черной Косой, и готовит для нее кушанья. «Ох, баушка просвирня, а будь-ка ты сми́рна! Где бы мне повидать Марью-Красу, Черную Косу?» — «А на что тебе, Ванюшка, ее?» — «А хочетси мне ее увидать, в сахарные уста поцеловать, и за себя замуж взять». — Поди-ка, Ванюшка, да купи разных цветов, разныих духов, а я пойду да ее в гости позову. А ты, добрый молодец, ляг на диван, спать-то не спи, а послушай что будет».
Вот Иван-царевич лег; баушка просвирня пошла к Марье-Красе, к Черной Косе, и говорит: «О, да здравствуй же Марьица-Краса, Черная твоя Коса! А пожалуй-ка ко мне в гости!» Марья-Краса обрадова̀лась и в гости к ней собира̀лась. Восходит к ней в комнату: воскрашена ее комната заграничными цветами и разными духами. Говорит Марья-Краса: «Где ты, баушка, взяла заграничные цветы и разные духи?» — «Что по морю-то плывет все-то не поймаешь, а что̀ люди-то говорят, все не переслушаешь. Дава̀-ка, Марьица, мы с тобой сядем, да чего-нибудь придумам». — «А что у тебя в чулане? Кто у тебя, бабушка, лежит на диване? — «А вот погляди!» Марья-Краса подошла к дивану и спрашивает: «А это что за мужик? А как бы я его поцеловала!»
Баушка не унимала и поцеловать заставляла. Ну же Иван-то царевич был не глуп, он пымал ее вдруг. Он ее пымал, во саха́рные уста целовал, туго к сердцу прижимал. Они тут полежали, ну и немножко из прочего чего-нибудь сделали. Взял да будет, не скажу. Иван-царевич и говорит: «Благодарю, баушка, что ты меня свела и Марьюшку ко мне привела». А Марья-Краса, Черная Коса, и говорит: «Я буду вовек твоя, мужняя жена и неразлушная. Садись-ка, Ванюшка, на доброго коня и бери меня с собой. Я, Ванюшка, не расстануся с тобой!» Сели да и поехали на Ванюшкином на доброем коне.
Как у Марьюшки-Красы было двенадцать братов; приезжали к ней в гости, дома Марьюшки-Красы нету. Спросили у баушки: «А де же наша родная сестра, Марья-Краса?» Баушка и говорит: «Был злодей Иван-царевич, он и квас-от пил, а у Марьюшки квасницу не покрыл, и уехали они в путь дорогу». Вот же родные братья привели пегоньку кобыленку о двенадцати пежинах, сели каждый брат на пежину, сели да и поехали. «Догоним его, злодея, растерзаем, а ее отнимем!» Сколько мало ли время продолжалось, они его догнали и сестру отняли; его изрубили на мелки части, раскидали по дикой степе́. Кровь во сыру́ землю, мясо воронья́ клюют.
У любимого его брата, Василья-царевича, у его молодой жены выкатался из очей вольный свет: увидала в крове вострый нож и сказала мужу: «Посмотри-ка на вострый нож: твово родного братца в живе нет». Василий-царевич и говорит жене: «Ох да я ведь ничего не знаю! Ох да знать погиб!»
Во дворе же был царскием превеличающий великий караку́льский дуб; в этом дубу сохранялася живая вода и мертвая вода. Она сохранялася, никому не открывалася. Вот же Василья-царевича законная жена подходит к караку́льскому дубу, слезно плачет и просит: «О батюшка, старый караку́льский дуб, отпусти мне, ради бога, мертвой и живой воды!» Дуб не открывается, и из дуба воды не отпущается. Она ходила, ходила и сама себя крепко истомила: не может ног таскать и на плечах буйну голову держать.
У ней были две сестры родныих, благочестливые девушки, и спрашивают ее: «Что ты, сестрица, худа? Что ты, сестрица, тужишь, что ты, сестрица, плачешь?» Отвечает она им: «Как мне не плакать? Пищи я не принимаю, темные ночи не сыпа̀ю, хожу я на тятенькино широко подворье, к караку́льскому дубу; все ночи простаивала, у каракульского дуба упрашивала: «Ох ты, батюшка, каракульский дуб, отпусти ради бога мне мертвой и живой воды!» — «А на что тебе, сестрица, живой и мертвой воды?» — Ох, сестрицы, не знаете вы мово горя, что помер мой братец родимый, Василью-царевичу брат и мне такой же!» — «Пойдем-ка, сестрица, и мы с тобой, да помолимся богу, да попросим каракульского дуба, не отпустит ли он нам».
Собрались все три сестрицы родныих, полуночные поклоны дубу клали, из глаз своих слезы роняли и дубу говорили: «Ох ты, батюшка, каракульский старый дуб, отпусти ты ради бога живой и мертвой воды!» Вдруг каракульский дуб открывается, и вода из него выпускается. Налила жена Василья-царевича два пузырька и говорит: «О, ты мой милый муж да Василий-царевич! Оседлай-ка свово доброго коня, да поедем-ка куды я велю, да найдем-ка мы свово братца Ивана-царевича во дикой степе!» Сели да и поехали и на то место приехали, где Ивана-царевича мясо разбросано. Вот они мясо собирали, по суставчикам расклали, мертвой-то водицей помаза́ли, а живой-то водицей спрыска́ли. Иван-царевич встал, встряхнулся, на все четыре стороны оглянулся и говорит: «О, да как я долго спал!» Отвечает ему невестка: «Кабы не мы, так и вовеки бы ты спал!» — «Спасибо-те, сестрица, пожалела ты меня, ну прощай и напредки не оставляй!» Сел да и уехал.
Мы это бросим и друго́ начнем. А вот он отколь приехал, туды опять и уехал. Ударил Ванюша свово доброго коня своей шелковой плетью; конь его добрый осерчал и шибко его помчал. Приезжает Иван-царевич в ту сторону, где жила Марья-Краса, Черная Коса.
Нашел бабушку просвирню, она ему и говорит: «Поезжай-ка, Иван-царевич, куды я пошлю: через тридевять земель во десятое царство. Научу я тебя, как Марьюшку взять, как достать. Должен ты долго сам пострадать. Поезжай к ее баушке, а у той ли у баушки двенадцать дочерей. Они-то деушки да деушки, а будут сейчас кобылушки да кобылушки. Приедешь к баушке во двор, скажи ей: «А родима баушка! Нет ли продажной лошадушки?» Скажет тебе баушка: «Есть у меня двенадцать кобылушек, они не продажные, а заветные. А вот я тебе прикажу три дня их пасти, за работушку что ни лучшую взять лошадушку, а если не спасешь и домой не пригонишь, то мяса твово наемся и крови твоей напьюся!» Василий-царевич1 и думает себе: «А да-ка попытаю! Две смерти мне не будет, а одной-то я не миную и знаю за кого пропадаю».
Взял у баушки подрядился, да на утро хлоп-хлоп и погнал лошадушек пасти, пригнал их в зеленые луга. Испекла ему баушка со спящиим зельем лепешечку. Он взял, закусил да крепко и уснул. Лошадушки по лугам разбежались, по кустам размыря́лись. Он крепко спал, вплоть до вечера пролежал.
Проведала то на дубу пчелиная матка и говорит своим дитяткам: «Полетайте, дитятки мои, во зеленые луга. Ванюшка крепко спит, не проснется. Его разбуждайте, коней его собирайте!» И некоторая одна была сильная пчела, прилетает к Ванюшке и жалит его за белое лице.
Ванюшка проснулся, горькими слезами заливался: ни одной лошадушки перед ним нет и не знает же он, где их взять и некого ему домой гнать. Вот пчела и говорит: «О, бери-ка, Ванюшка, кнут, да вот постой-ка тут! Пригоним мы тебе!» Как собрались все пчелки летать по зеленым лугам; они стали летать, стали брюнчать, стали кобылушек собирать, да Ванюшке на́ руки отдавать. «А вот да ну, Ванюшка, гони-ка!» Ванюшка взял да их кнутиком к баушке погнал. «На-ка вот тебе, баушка, исполнил твое приказаниѐ!» — «Ну ладно, Ваня, жди, что будет на утро».
На утро баушка встает, приказ Ванюшке отдает: «На-ка вот, Ванюшка, гони да сохранно пригони! На-ка вот тебе лепешечку за работу!» Он лепешечку взял, в пазушку поклал, выгнал кобылушек во зеленые луга, и так-то ходят кобылушки смирно, травку пощипывают, ключевую водицу прихлебывают, а походят да полежат. Ванюшка поесть захотел, взял да вынул из-за пазухи кусок; крепко закусил и шибко спать запустил. Думает, немного — до́ вечера проспал.
Вот кобылушки и стали по кустам мырять, по кустам да по кустам, по мышиным норам. А вот тут-то была мышиная матка, дорогу перебегала, больно была гла́дка. Распорядилась старая мышь Ванюшку разбудить и кобылушек собрать. Побежала старая мышь: «Ох ты, Ванюшка, Ваня! Ночь-то на дворе, а мы плачем об тебе! Надо тебе встать и кобылушек домой гнать!» Встал Ванюшка, встряхнулся, горючими слезами залился и сказал: «Ох мать ты моя мать, старая мышь! Надо бы тебе добродетель мою знать и кобылушек пригнать!» Старая мышь всех молодых мышей за ними послала; всех кобылушек собрала и погнал их Ванюшка домой. «На-ка тебѐ, баушка, я два дни пропас». — «Ох, Ванюшка, еще завтра день погоняй-ка! Завтра дальше, а хлеба-то бери больше».
Встал Ванюшка по утру собрался и погнал. Захотел поесть, откусил лепешечку и заснул; проспал до вечера. Лошадушки по кустам размырялись, а рак увидал, всех их к Ванюшке согнал и его разбудил. Погнал Ванюшка кобылушек домой: «Будет, баушка; я тебе не слуга, а за работу денежки, а не денежки так деушки!» — «Выбирай, Ванюшка, любую кобылушку!» (А это не кобылушки, а красны деушки.)
Вот лег Ванюшка спать и приходит из двенадцати большая сестра и дает ему знать: «Что ты, Ванюшка, думаешь»: — «Сам не знаю что думаю». — «А возьми ты меня за себя замуж: я тебя добру научу». Ванюшка ей слово сказал и руку ей дал: «Будешь ты моя жена неразлушная!» — «Смотри же, Ванюшка, будь ты не плох, да не дурён: на двенадцать — одиннадцать дур, а самая малая умница. Нас всех к колоде расставят и насыплют всем овса; мы будем все жирные и гладкие, а наша малая сестра бежать-то больно быстра, она будет в колоде лежать. Ты возьми да и скажи баушке: «А вот, мол, ладно мне тоща́я-то!» Вот ты из колоды ее подыми, да мочальцем обратай, да за пояску привяжи; скажи баушке: будет и прощай!» Ванюшка так и сделал.
Сел на коня и уехал к баушке просвирне, приехал и спрашивает: «А что, баушка просви́рня, как повидать Марью-Красу, Черную Косу? Не поминат ли она обо мне?» Та и говорит: «Мы так думали, что тебя и живого нет, а если про тебя из нас двоих кто помянет, с того голову долой. А ну да ляг, Ванюшка, полежи, а я к ней схожу».
Приходит баушка просвирня к Марье-Красе: «А здравствуй, Марьюшка!» — «Здравствуй, баушка!» — «Дава́й-ка, Марьюшка, поиграм в карточки!» Взяли да и поиграли. Баушке-то досталась кралечка, а Марьюшке-то королек. И говорит баушка: «Э, да какой королек-то хороший, Марьюшка!» — «Быдто Иван-царевич, баушка!» — «Ох, Марьюшка, так-то так, да не ладно. Да-ка мне тупой топор, срублю твою голову! Ведь у нас с тобой уговор был: кто первый про Ивана-царевича помянет, с того голову долой». — «Ну да, баушка, будет да и ладно. Здесь нет никого, а кабы он был здесь, не рассталась бы я с нём». — «А Ванюшка-то, Марьюшка, на диване лежит!»
Марьюшка побежала, Ванюшку увидала, во саха́рные уста целовала. «Ну, Ванюшка, ты помрешь и я с тобой!» — «Я бы был, Марьюшка, жив, будешь и ты жива!» Сели на кобылушек да и поехали.
Приежжают ее родные братья, спрашивают у баушки: «А де наша сестра?» Баушка и говорит: «Иван царевич увез.» — «Мы его терзали, да видно мало»! Сели двенадцать брато́в на двенадцать пежин, сели да полетели, как млад ясен сокол. Стали Ванюшку догонять; Ванюшка стал кобылушку под голяшку хлыстать. Вот кобылушка взвилась, как белый лебедь. Пегая кобыла — выше, а под Васильем кобылушка еще выше.
Приехали к батюшке, а батюшка был старе́хонек. Иван-царевич и говорит: «Здравствуй, батюшка!» Тот обрадова́лся, Ванюшке на белую грудь броса́лся, с Ванюшкой целова́лся. «Ох да ладно, Ванюшка, что приехал на свою сторонушку!» Тут и сказке конец, сказал ее молодец и нам молодцам по стаканчику пивца, за окончанье сказки по рюмочке винца.
Сноски
1 Несомненная обмолвка сказителя. Следует, конечно: Иван-наревич.
